Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая - Нелли Шульман

— Это значит, что надо дополнять запреты Торы, чтобы люди по неосторожности или случайности не нарушили ее законов. Понятно?

Мальчик улыбнулся: "Да!".

— Отлично, — похвалила его Ханеле и стала читать дальше.

— Постучи, — велела пожилая женщина в платке молодой девушке, на сносях. Обе они стояли у ворот дома Судаковых.

— Мишну читает, — зачарованно сказала молодая, прислушавшись. "Ей же четырех еще нет. Но как, же это, мама? — она обернулась. "Тора же запрещает предсказания".

— К ней все ходят, — зашептала мать. "Госпожа Сегал дочку свою привела, у той четыре девочки уже было, а Ханеле только на нее посмотрела и сказала: "Мальчик родится". И родился — здоровый и крепкий. Стучи, стучи".

Ханеле открыла ворота, и звонким голоском сказала: "Мама Лея пошла в синагоге полы мыть, а папа — в ешиве. А у вас сыночек будет".

Пожилая женщина протянула Ханеле холщовый мешочек с печеньем. "С миндалем, — облизнулась девочка, понюхав. "Спасибо вам большое".

Девочка захлопнула ворота и мрачно пробормотала: "Господь велел говорить только хорошие вещи, помни".

Она вернулась на скамейку, и, протянув брату печенье, вздохнула: "Умрет ее сыночек, маленьким совсем. А ты долго будешь жить, Моше, — она ласково посмотрела на то, как мальчик, причмокивая, грызет печенье. Ханеле закрыла глаза. Она увидела низкое, серое, северное небо, и чаек, кружащихся, клекочущих над ее головой.

— Долго, — повторила она. Девочка подхватила книгу: "Пошли, умоемся, и я тебя спать уложу, зеваешь уже. А потом папе обед отнесу".

Она шла по узкой улице, держа в руках тарелку, и лукаво улыбалась. "Папа будет рад, — подумала Ханеле, — я сегодня еще одну главу наизусть выучила".

В кабинете отца приятно пахло хорошим табаком и старыми, кожаными переплетами книг.

Отец поднял голову от тома Талмуда и обрадовано рассмеялся: "Я уж и не ждал тебя, милая, думал — сам домой идти".

— Моше долго засыпал, а потом мама Лея домой вернулась, мы с ней стирали, — девочка ловко расстелила на коленях отца холщовую салфетку: "Ешь и слушай, папа".

— Господи, — подумал Степан, — у меня это десятилетние мальчики учат. Ни одной ошибки. Говорят, что Виленский гаон в ее возрасте тоже — Танах наизусть знал.

Девочка закончила и отец, откашлялся: "Очень, очень, хорошо, милая. Ты у меня молодец". Он поймал взгляд дочери — та страстно смотрела на открытый том Талмуда.

— Ну, кто узнает? — вздохнул Степан. "Никто. И Раши своих дочерей Талмуду учил. Ничего страшного. Ей скучно станет, сразу же, не женского это ума дело".

Он покосился на закрытую дверь. Убрав тарелку, потянув к себе книгу, Степан спросил: "Почитать тебе?"

— Я сама — обиженно ответила Ханеле. Встав коленками на табурет, она встряхнула черными косами. "Это они обсуждают, в какое время надо произносить "Шма", — пробормотала девочка и начала читать.

Степан слушал, а потом, осторожно спросил: "Ты понимаешь что-нибудь?"

Ханеле закатила серые глаза: "Мудрецы спрашивают, почему в Мишне сказано, что Шма надо читать сначала вечером, а потом — утром. А сказано это потому, что в Торе — Ханеле поводила нежным пальчиком по строчкам, — когда рассказывается о сотворении мира, то Господь говорит: "И был вечер, и было утро". Поэтому день начинается с вечера и в Мишне тоже — первым упоминается вечер. Ничего сложного, — Ханеле слезла с табурета. Она вдруг замерла, держа в руках тарелку.

— Бедная, — подумала она. "Только папе не надо говорить, он расстроится. Никому не надо говорить. Иосиф там, Аарон тоже — они ей помогут".

— Ты что? — заволновался отец. "Что случилось, милая?"

— Ничего, — ясно улыбнулась Ханеле. "Папа, а можно я с тобой буду читать, иногда? Так интересно…, - протянула девочка. Степан, взглянув в серые, обрамленные длинными ресницами глаза, почувствовал привычную, тупую боль в сердце.

— Хорошо, милая, — он поднялся и посмотрел на часы. В коридоре уже были слышны голоса мальчиков. "Немножко, конечно, — добавил он. Наклонившись, поцеловав дочь в щеку, Степан велел: "Беги, Ханеле, мне уже и на занятия пора".

Дочка ускакала во двор. Он, присев на каменный подоконник, закурив трубку, усмехнулся: "Все равно — рано или поздно ей это надоест".

На кухне приятно пахло выпечкой и пряностями. Девушки, сидя за большим столом, перетирали серебро.

— Я там сверток с едой под камнем оставила, — сказала Джо, любуясь блеском подсвечника. "И записки тоже положила. Как они завтра пойдут в приют, так все и заберут".

— Два месяца уже не виделись, — грустно отозвалась Дина, теребя белокурую косу. "Слышала ты, — она посмотрела на Джо, — теперь перед свадьбой стричься надо, коротко, чтобы волосы из-под платка не выбивались".

Голубые глаза девушки заблестели: "Как же так, некрасиво ведь, так косы жалко…"

Джо откинулась на спинку стула. Оглянувшись на дверь, расстегнув верхние пуговицы платья, она усмехнулась: "Как Иосиф меня впервые увидел, так у меня волосы были вот такие — Джо показала пальцами, — я же на корабле плавала, там с косами неудобно. И ничего, — девушка рассмеялась, — понравилась я ему. Так что не бойся".

Дина помолчала и робко спросила: "А ты ведь с Иосифом целовалась?"

— И сейчас целуюсь, — Джо положила вилки на холщовую салфетку, и стала их чистить, — правда, как ты говоришь, два месяца уже не удавалось, с этими строгостями. Теперь и по улице одним не походить, вон госпожа Сегал все шипит, что нескромно это.

— А как целоваться? — поинтересовалась Дина, краснея.

— Губами, — ухмыльнулась Джо. "Впрочем, подожди следующего года, нам госпожа Судакова все расскажет, она же невест учит".

— Лучше уж ты, — хихикнула Дина. "Ну, так как?"

Джо только открыла рот, как хлопнула входная дверь. Госпожа Сегал громко сказала: "Быстро сюда, дальше я эти корзины одна не потащу".

Уже вечером, сидя на кровати, расчесывая длинные волосы, глядя в маленькое окно полуподвальной комнаты на яркий, летний закат, Дина вдруг вздохнула: "Так жалко Еву. Она уже теперь и не оправится, наверное".

Джо подоткнула подушку у себя за спиной: "Я же спрашивала Иосифа, тогда еще, два месяца назад — что с ней. А он только глаза отвел. Значит, говорить не хотел".

— Не оправится, — покачала головой Джо, и устало закрыла глаза.

Дочь уже засыпала. Степан сидел на кровати в детской, держа ее за руку, слушая, как сопит сын в своей колыбели.

Вечер был теплым, даже жарким. Ханеле, откинув холщовую простыню, заворочавшись, сонно, сказала: "Сыночек мой…"

Степан замер. Наклонившись к ней, он шепнул: "Спи, милая, поздно уже". Серые глаза дочери распахнулись. Девочка, глядя в полутьме на лицо отца, пробормотала: "Сыночек. Так больно, так больно. Никого рядом нет, только завтра придут. Я их дождусь, надо дождаться".